ИМЯ Алесандро Лоренцо Козимо Риарио. Для близких - Лесандро. ВОЗРАСТ 19 лет НАЦИЯ Алацци ЗАНЯТИЕ Оруженосец герцога Альваро де ла Серды, наследник герцогского Дома Риарио.

Vincent Lecoeur

ИСТОРИЯ

Алесандро - старший сын герцога Массимо Риарио и его жены, Бьянки Риарио, в девичестве Барате, представительницы не слишком богатого, но уважаемого и древнего графского рода с севера Алацци.
Имеет трёх младших сестёр - Катарину, Беатриче и Клариссу и младшего брата - Джованни.
Помимо них есть так же достаточно многочисленные родные и двоюродные кузены и дядюшки, двое из которых имеют графский и баронский титулы соответственно и до "Бунта цветочников" имели некоторый вес на севере и сейчас не забыли удара нанесённого Дому Риарио.

Алесандро - сын упрямого, наделённого крутым нравом отца и не менее горячей, своенравной матери. Некогда старый герцог Козимо Риарио мечтал совсем о другой невестке для своего старшего сына и наследника, но Массимо, всегда обладавший редкостной горячностью и упорством, сумел убедить его, что Бьянка Барате на которую он положил глаз, будет лучшей герцогиней, чем те, кого с такой педантичной скрупулёзностью выбрал Козимо. В конечном итоге этот союз был признан в семье приемлемым и даже выгодным, и юная Бьянка вошла в Дом Риарио. Страстная, гордая, сильная, неглупая, она стала для Массимо хорошей и высоко ценимой женой, а к разговорам о том, до чего у неё тяжёлый нрав, он обычно слух не склонял.
С ранних лет Алесандро был окружён любовью искренней, но требовательной, как со стороны отца, так и со стороны матери: Массимо растил сына наследником, гордым своим происхождением и кровью, верным памяти и чести предков, Бьянка, когда дело касалась воспитания, была во всём согласна с мужем и прилагала все усилия, чтобы сделать его в глазах сына идеалом дворянина и сеньора, а помимо этого не забывала и о набожности, которую с истовым старанием прививала своим детям.
Алесандро в руках родителей был настоящей глиной: верил в безупречность отца, в набожность и добродетельность матери, почитал их так, что это почитание могло бы сравниться только с благоговейным почтением к Создателю и святой Люции и искренне мечтал о том, чтобы оправдать и превзойти все их надежды. Именно такой искренний, доверчивый и непосредственный мальчик в возрасте семи лет отправился в замок графа Авеллино, давнего отцовского друга, чтобы стать его пажом.
Для Алесандро это были хорошие годы. Граф Авеллино был требователен и строг, однако обладал спокойным и на редкость уравновешенным нравом, принадлежал к числу тех людей, о которых говорят, что "тихие воды глубоки", и глубину этих вод доводилось обычно увидеть только тем, кто умудрялся всерьёз рассердить обычно благодушного и даже безмятежного гранда. Создатель не дал долгой жизни ни одному из детей графа, о чём он и его супруга скорбели уже не первый год, и тем теплее оказалось их отношение к сыну давнего друга.
Алесандро прилежно учился, старался быть полезным во всём, в чём только сможет, постепенно всё больше привязывался к немолодому графу, которого постепенно в душе начал считать не только наставником и господином, но и чуть ли не вторым отцом. На свой лад сблизился он и с графиней, которую искренне радовал открывшийся у мальчика музыкальный талант и которая очень полюбила слушать его пение и игру на гитаре.
По прошествии лет Алесандро остался в доме Авеллино в качестве его оруженосца. Менее прилежен в учёбе не стал, проявил себя как прекрасный наездник и ещё лучший лучник, а вот блестящим фехтовальщиком по примеру отца и наставника так и не стал, как будто Создатель помог и позволил научиться навыкам необходимым, но не дал какой-то особенной искры, чтобы продвинуться дальше и выше. Зато эта искра неожиданно проявилась в другом: Алесандро стал всё больше проявлять способности к арифметике и стихосложению, а потом - жадный интерес к географии и картографии.
Юному Риарио ещё не исполнилось пятнадцати, когда в замке наставника стал всё чаще появляться молодой Флорентино, племянник графа Авеллино, о котором говорили как о его наследнике. Несмотря на то, что будущий граф был всего на пару лет старше Алесандро, юноше он казался многоопытным, искушённым, зрелым, а оттого - очень притягательным, и оказалось удивительно легко подпасть под его обаяние и отдать ему и сердце, и тело, полностью погрузившись в новые ощущения, которые принесло знакомство с плотской любовью.
На время Алесандро полностью растворился в своём самозабвенном увлечении - оно даже выплеснулось в стихи, на которые теперь стали часто уходить горячечные ночи и бессонные предрассветные часы - и стоило немалого труда сохранять голову достаточно ясной, чтобы чётко помнить о своих повседневных обязанностях и долге перед наставником. Вынырнув из своего угара, когда миновали первые, показавшиеся самыми безумными и жаркими полгода, Алесандро сумел вернуть себе прежнюю исполнительность и внимательность, прислушался ко всему, что говорили и что творилось в замке, и почувствовал неожиданно холодный и недобрый ветер новых времён.
В замке Авеллино говорили разное, сначала не повышая голоса, а потом всё громче и громче. Говорили, что покойный король вовсе не в свой срок сошёл в могилу, его поторопили. Говорили, что малолетний Филипп - сын королевы, но не короля. Говорили, что именно его настоящий отец отправил на тот свет прежнего монарха при попустительстве, а, вероятнее всего, с полного благословения своей любовницы, теперь стоящей за троном недавнего младенца. Говорили, что это измена, оскорбление древней крови, преступление, которое не должно терпеть и прощать. И громче всех говорил отец, а граф Авеллино слушал и, казалось, даже не думал останавливать друга и прекращать изменнические речи.
Алесандро тоже слушал и чем дальше, тем больше чувствовал тревогу и поднимавшуюся в душе бурю. Для него не было людей достойнее и честнее, чем отец и наставник, такие люди не стали бы бросать слова на ветер и распространять клевету, а если так, значит, у трона опасная змея. Но ведь говорят, что дон Альва любим народом и был верным другом покойного короля, так неужели же ошибаются все, кто видел расклад таким и позволил ему остаться у престола? И как можно так уверенно подвергать сомнению подвергать добродетельность не просто благородной женщины - своей королевы?
Чем дальше, тем больше Алесандро изводился этими вопросами, пытался даже подступаться с ними к отцу, но никаких однозначных ответов так и не получил: герцог Массимо то ли считал своего наследника слишком юным, чтобы вмешивать его в готовящееся дело, то ли просто был подготовкой этого дела слишком занят. Так Алесандро остался один на один со своими сомнениями и вопросами.
Прошло ещё некоторое время и нашлось, чем отвлечься от пугающих размышлений: родители устроили его брак с юной Терезой Абрантес, и он даже получил возможность познакомиться с невестой, когда семейства Риарио и Абрантес прибыли на праздник в замок Авеллино. Невесте недавно сравнялось четырнадцать, она была красива и прекрасно воспитана, и всё равно грядущая свадьба, которая должна была состояться как только он получит посвящение в рыцари, встала Алесандро поперёк горла: Флорентино всё ещё владел его сердцем, и невеста казалась заведомо постылой и чужой, а от мысли о том, чтобы жениться, становилось скверно на душе.
Жениться не пришлось. Вот только пришло избавление совсем не так, как это порадовало бы Алесандро. Когда грянул "Бунт цветочников", он оставался в замке Авеллино вместе со своим наставником. Несмотря на дружбу с герцогом Массимо, несмотря на все опасные разговоры, которые велись под его крышей, граф к мятежу не присоединился, предпочёл спокойную старость и благополучие жены рискам, которые могли не оправдаться. Сыну своего друга, рвавшемуся быть рядом с отцом, когда решается его судьба и судьба всего Алацци, он тоже уехать не позволил, заявив, что как бы ни повернулась жизнь, намерен сохранить дому Риарио наследника.
Алесандро рвал и метал, пережил множество противоречивых чувств, мучаясь тревогой за отца и сомнениями в правильности его действий, то испытывая благодарность к Авеллино, то мысленно называя его предателем и едва ли не проклиная. Так прошло множество дней, а потом всё одним махом кончилось: пришло известие о гибели герцога Массимо от руки дона Альвы и о поражении цветочников.
После этого не могло быть и речи о том, чтобы отсиживаться в замке Авеллино. Простившись с наставником, Алесандро сорвался домой, где нашёл безутешную мать, которая одновременно пыталась справиться и с горем, и с гневом на судьбу, отнявшую у неё мужа, на самого мужа и на себя, за то, что не смогла удержать его от самоубийственного шага. Алесандро, как мог, попытался успокоить и её, и перепуганных сестёр, и навести порядок дома, но жизнь не успела войти хоть в какое-то русло: юношу забрал к себе в оруженосцы Дон Альва, и семью пришлось покинуть. Сказанные на прощание слова матери о том, что герцог де ла Серда - его отец, потрясли Алесандро и породили в его душе ещё большую смуту, разобраться в которой, как ему казалось, он теперь сможет только сам, без подсказок и советов со стороны, без участия тех, кто пожелает его оберечь, склонить к чему-то или в чём-то убедить.
Жизнь изменилась. Он теперь был не сыном влиятельного гранда, а отпрыском изменника, не завидным женихом, а человеком, от которого отвернулась семья его невесты, разорвав помолвку, не подопечным любимого и давно знакомого наставника, а оруженосцем убийцы собственного отца. Жизнь изменилась, и ей надо было соответствовать. Алесандро, и раньше не лишённый наблюдательности и умения слушать и слышать, учился быть как можно внимательнее и приметливее, знакомясь со своим новым господином и его окружением и подмечая детали и мелочи. Учился обуздывать чувства, и держать их в узде постепенно удавалось всё лучше, хотя он далеко не всегда был уверен, что бури, то и дело бушевавшие внутри, удаётся скрыть от по-настоящему опытных глаз, знакомых с человеческой натурой. Учился он и понимать людей, и эта наука оказалась опасной: чем больше Алесандро присматривался к своему господину, тем чаще ловил себя на уважении и странной симпатии к нему. Это было странно, неуютно, противоречило ненависти и боли утраты, которые он с такой готовностью разжёг в себе после поражения и гибли отца, но лгать себе Алесандро не привык и признавал эти странные чувства. Во время поездки в Далар, вдали от всего, что знакомо и привычно, от писем матери и сестёр, от посланий графа Авеллино и Флорентино, которые всё ещё изредка приходят, будет, как он надеется, проще понять свой мир и найти себе в нём место.

УМЕНИЯ И ОСОБЕННОСТИ

Магией не владеет.
Обучен фехтованию, отлично стреляет из лука и аркебуза.
Хороший наездник, умеет держаться на воде, хотя плавает не слишком хорошо.
Бисексуален, тяготеет к мужчинам, любознателен и жаден до нового опыта, пока более привычен к роли ведомого.
Обучен письму и чтению, обладает хорошими способностями к арифметике, увлекается географией и картографией, с подачи графини Авеллино проявляет некоторый интерес к полезным травам. Музыкально одарён, хорошо поёт и играет на гитаре, обучен этикету и танцам.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО

СВЯЗЬ ЛС и почта в профиле.

ПЛАНЫ Окончательно выбрать сторону, послужить Дону Альве или отомстить ему в зависимости от этого выбора, добиться посвящения в рыцари и получить отцовское наследство, по мере сил служить алаццианскому престолу и Императору. Играть в большей степени интриги и психологические коллизии, чем экшен.

ПРИМЕР ПОСТА

Середина лета для театра, может быть, и не мёртвый сезон, но уж точно не самое оживлённое и насыщенное время, когда работы гораздо меньше, свободы гораздо больше, а мысли по большей части заняты не репетициями, премьерами и новыми ролями, а поиском развлечений и блаженным ничегонеделанием. По крайней мере, на Орфея в это время года да ещё и при хорошей погоде накатывали именно такие настроения и размышления, и он с готовностью шёл у них на поводу. И поскольку до поездки по Италии и Франции оставалось ещё сколько угодно времени, все дела были переделаны, а друзья, как назло, предпочли в этом июле не сидеть в Лондоне, Блуждающая ярмарка показалась ему отличным способом убить время, а, может быть, и увидеть, попробовать, купить что-нибудь интересное.
Ярмарка оправдала ожидания на все двести процентов. От её пестроты, от многоголосого гомона множества людей и не совсем людей, экзотических запахов, ярких цветов, диковинных товаров, само предназначение которых не сразу удавалось понять мгновенно начинала кружиться голова, а в глазах немилосердно рябило. В общем-то, Орфей шёл сюда с мыслью побыть зевакой и "только посмотреть", но уже через час обнаружил, что нагружен несколькими упаковками на редкость пахучего редкого чая, парой флаконов зелий и затейливой цепью, на которую можно было, наверное, посадить дракона. А, может быть, этого самого дракона украсить. Не сказать, чтобы эти покупки были ему хоть для чего-нибудь нужны, но они выглядели до того яркими, необычными и, пожалуй, очаровательными, что только зануда отказался бы от того, чтобы обзавестись ещё несколькими такими же замечательными сокровищами, да и вообще задержаться здесь до вечера. Орфей себя занудой не считал, так что купив ещё и сумку для покупок — кажется, вытканная на ней гром-птица шевелилась при каждом движении — отправился бродить дальше и с жадным интересом профессионального зеваки вглядываться во всё мало-мальски интересно.
В рядах с тканями с подвижным узором он провёл не меньше часа, перебрал и перетрогал всё, до чего смог дотянуться, а потом усилием воли напомнил себе, что чего-чего, а "тряпок" в доме и так достаточно и решительно двинулся дальше, прямиком к палатке, которая выглядела скромно, но таинственно и одним этим привлекала внимание.
Что именно настолько это внимание привлекло стало ясно, стоило только оказаться на пороге — зеркала! Свет зеркал, блеск зеркал, сияние зеркал — как ту пройти мимо? Орфей питал к зеркалам давнюю большую слабость и давно бы уже превратился в одержимого коллекционера, если бы в его квартире хватало места, так что сейчас просто не мог пройти мимо. Он уже сделал несколько шагов вглубь зеркального царства, когда заметил знакомую фигуру. Дурсль. Дурсль собственной персоной. Памятуя многочисленные и не всегда приятные встречи в заведении "У Кобба и Уэбба", встречаться сейчас хотелось не слишком, и одолеваемый сомнениями Роул сделал шаг вперёд, два назад, а потом и вовсе замер на месте, рассматривая какое-то небольшое зеркало в затейливой раме жутковатого вида. Очень может быть, что тем бы его посещение необычной палатки и ограничилось, если бы не нечто, совершенно не соответствующее ярмарочной атмосфере — громкий крик из недр палатки. На шутку это совсем похоже не было и, невнятно ругнувшись, себе под нос, Орфей кинулся на крик, старательно огибая попадавшиеся на пути зеркала.
На первый взгляд, ничего жуткого он не обнаружил, а вот на второй картина сложилась несколько иначе: зеркало, тающая в нём несколько неясная женская фигура, ещё одна за ней, гораздо более явственная и, похоже, более чем встревоженная, а перед зеркалом Дурсль, совсем не выглядящий человеком, который понимает, какого дракла творится.
— Ох, Мерлин... — растерянно проговорил Орфей и осторожно коснулся пальцами поверхности зеркала. — Мадам, — несколько неуверенно позвал он. — Мадам, вы в порядке? Там... там с вами кто-нибудь есть? — только что исчезнувшая фигура как-то наводила на мысль, что да. — Что тут вообще произошло? — этот вопрос был адресован уже Дурслю, на которого Роул с довольно требовательным видом уставился. — Здравствуй, — немного смущённо буркнул он и недовольно нахмурился: ничего нет хуже странных и неоднозначных ситуаций, особенно когда ты не уверен в своих силах на их счёт.